Инстинкт самосохранения загнал меня под кровать. Свет в спальне был потушен, но дверь осталась приоткрыта. В щель я видела тело своего братика Тео, его футболка превратилась в одно кровавое пятно.

Я крепко зажмурилась, стиснула зубы, заткнула уши. Чтобы ничего не видеть, не кричать, ничего не слышать. Не знаю, сколько времени я пролежала не дыша: тридцать секунд, две минуты, пять минут? Открыв глаза, я увидела в своей комнате мужчину. Из-под кровати я разглядела только его обувь – каштановые кожаные сапоги. Несколько секунд он стоял неподвижно, не делая попыток меня найти. Я решила, что он не знает, что я дома. Потом он развернулся и исчез. Я пролежала еще несколько минут как в параличе, неспособная шелохнуться. Из оцепенения меня вывело завывание полицейской сирены. Среди моих ключей был ключ от люка, ведущего на крышу. Через этот люк я и сбежала. Прибытие полиции должно было принести мне какое-то облегчение, но вышло наоборот.

Дальнейшее я помню очень смутно. Наверное, я действовала как автомат. Дошла в темноте до вокзала Сен-Лазар и первым же поездом уехала в Нормандию, в Онфлер. Айрис еще не было дома. Когда она вернулась, у меня нашлись силы ее обмануть. Я наврала, что после ее отъезда меня разбила мигрень и в Париж я не ездила. Она поверила, я была бледная как смерть, она даже вызвала мне врача. Врач явился одновременно с полицией из Гавра и моим дедом. От него я официально узнала о расправе над моими родителями и братом. Я перестала что-либо соображать и потеряла сознание.

Очнулась я через два дня, ничего не помня о том вечере. Я искренне верила, что родителей и Тео убили в мое отсутствие. Со стороны в это трудно поверить, но было именно так. Восемнадцать лет я провела в состоянии настоящей амнезии. Очевидно, это было единственное решение, найденное моим подсознанием, чтобы я могла жить дальше. Я и до убийства жила в постоянной тревоге, а травматический шок вызвал резкий сбой. Инстинкт самосохранения отключил память от чувств. Я годами ощущала, что что-то не так, и мучилась, объясняя это, отчасти ошибочно, утратой семьи. Я прогнала эти воспоминания, но они продолжали гнить у меня внутри, давить невидимой тяжестью.

Пелену моего неведения рассеяла смерть деда две недели назад. Патрис Верней распорядился, чтобы после его смерти мне вручили большой конверт с письмом, где он выражал убежденность, что настоящим виновником этих убийств были вы. Он признался, что его пожирает рак, иначе он сам до вас добрался бы и свел бы с вами счеты. К письму прилагалась флешка с видео допросов Шапюи и Амрани и ВСЕ фотографии из камеры, утопленной на Гавайях. Фотографии, свидетельствовавшие о том, что в тот ужасный вечер я находилась дома, сыграли роль отмычки: воспоминания брызнули фонтаном. Память возвращалась бурно, не щадя меня, наполняя чувством вины, стыда, ярости. Я захлебывалась, казалось, этому не будет конца. Так происходит, наверное, при прорыве железобетонной плотины, когда в долину сходит катастрофический сель.

Я пережила настоящую декомпенсацию: мне хотелось орать, исчезнуть, я нырнула в прошлое. Это нисколько не стало освобождением, наоборот, я умирала от страха. От этого взрыва я снова погрузилась в ужас. Преследовавшие меня картины, звуки, запахи были настолько четкими и жесткими, что я была готова поверить, что снова переживаю ту ночь, причем с удесятеренной интенсивностью: оглушительные выстрелы, брызги крови, вопли, ошметки мозга на стенах, ужас от зрелища падающего у моих ног Тео. Что за преступление я совершила, чем заслужила эту кару – во второй раз переживать весь этот ад?

3

В лицо Анджело Агостини брызнула струйка мочи. С невозмутимостью, делающей честь полицейскому с острова Бомон, он поменял подгузник своей дочери Ливии. Когда он ее укладывал, зазвонил мобильный телефон. Это был Жак Бартолетти, местный аптекарь, решивший сообщить о происшествии, свидетелем которого стал. С утра пораньше, воспользовавшись снятием блокады, старина Барто вышел в море на своей лодочке поудить ставриду-сериолу, скумбрию и серую дораду. Увы, дождь и ветер заставили его прекратить это занятие раньше, чем он планировал. Обойдя мыс Сафранье, он увидел, как какой-то автомобиль съезжает с дороги и падает со скалы вниз. Бартолетти в панике оповестил об аварии береговую охрану и теперь хотел узнать у полицейского, есть ли новости.

Анджело ответил, что ничего не знает. Повесив трубку – и не обращая внимания на молоко, отрыгнутое Ливией на его майку, уже пахнувшую мочой, – он позвонил спасателям, чтобы убедиться, что они в курсе дела. Но телефон пожарной службы не отвечал, как и подполковник Бенаси, главный на острове борец с огненной стихией. Обеспокоенный Анджело решил выехать на место событий лично. Обстановка была не лучшей: это была неделя его дежурства, а тучи неуклонно сгущались: во‐первых, его сын Лука слег с ангиной, во‐вторых, погода так испортилась, что дороги стали опасными.

Вот каторга!.. Анджело ласково разбудил Луку и помог ему одеться во все теплое. С дочерью и сыном на руках – вместе ребятня тянула на добрую тонну! – Анджело выбрался через внутреннюю дверь в гараж. Луку он устроил в коробе своего грузового трехколесного трипортера, детское сиденье Ливии укрепил на пассажирском кресле. До мыса Сафранье было всего три километра от прованской виллы, построенной им самим на участке, полученном в наследство от родителей; Полин, его бывшая жена, находила этот дом маленьким, неудачно расположенным, зажатым между скалами и мрачным.

– Едем не торопясь, ребятки.

Анджело увидел в зеркале заднего вида высунутый большой палец сына. Трипортер с трудом преодолевал серпантин, ведущий на главную дорогу. Из-за дождя покрытие сделалось скользким, наклонные участки приходилось преодолевать с натугой, чуть ли не ползком. Анджело клял себя на чем свет стоит из-за того, что подвергает опасности детей. Выкатившись на финишную прямую, он перевел дух. Но оказалось, что еще не все опасности остались позади. Гроза обрушилась на остров с небывалой силой. Это стихийное буйство всегда вызывало у Анджело трепет. Его остров, обычно такой гостеприимный, становился в грозу очень неприветливым, даже угрюмым, как будто обнажал угрозу, таившуюся в каждом его обитателе.

Трипортер вилял, дождь бил по стеклам. Малышка голосила, Луке тоже, наверное, было не по себе. За пляжем «Серебряная бухта», на повороте, путь им преградила сломанная порывом ветра большая сосновая ветка. Анджело остановил свою колымагу на обочине, велел сыну посторожить сестру и отправился расчищать дорогу.

Под проливным дождем полицейский не без труда отволок в сторону ветку и прочие помехи проезду и уже собирался тронуться с места, когда вдруг увидел в полусотне метров от себя, на пересечении дороги с тропой Ботаников, пожарную машину. Подъехав к ней, он велел Луке сидеть смирно и заторопился к пожарным. Он здорово промок, вода лилась за ворот его свитера и стекала по спине. Внизу виднелись очертания разбившейся машины, опознать которую на расстоянии он не сумел.

Из тумана выплыла внушительная фигура – подполковник Наджиб Бенаси, командир пожарных Бомона.

– Привет, Анджело.

Они пожали друг другу руки.

– Машина принадлежит нашему книготорговцу, – сказал Бенаси, опережая вопрос.